Москвичи о Москве: Иван, художник-конструктор, 45 лет
В Москве живу не очень давно – 45 лет. Родился в роддоме за универмагом «Москва», практически во Дворце пионеров (по территории которого через 14-15 лет рулил на 408-м «москвиче» с западающим «газом», получая первые «юношеские» права). Три неосознанных года прожил на улице Марии Ульяновой, в тишайшем и посейчас дворе. Очень люблю иногда приехать на «Университет», идти пешком мимо «красных» домов на Строителей, любимого с детства магазина «Журналист», мороженки на Крупской, где бабушка баловала меня кремовой розочкой из пломбира в вафельном стакане; погулять вокруг любимого дома и брести дальше, через Кравченко (где влюбился в последний раз) и Воронцовский парк к себе в нору, в Черёмушки: там с перерывами на мелкие странствия так и живу с 70-го. В этих паузах романа с Бессонной улицей (её так называют просветлённые таксисты) пожил на Ордынке, Таганке, на Курской, Мосфильмовской и в Бескудниково. Ещё не очень долго, отъезжая с Родины – на Вест-Сайд и в Эйджвоте – напротив неё, через Хадсон-реку.
Любимых мест осталось совсем немного. Гулять любил в Голутвинских переулках и по Якиманкам, но особенное очарование мест пропало, когда порушили любимый ДК «Красные Текстильщики», куда мама водила смотреть диснеевские мультфильмы в 70-х, и который сторожил потом, в 89-90-м (а заодно писал им афиши, натренировавшись в недавней армии с плакатными перьями и недельными ночными дежурствами. Не хватало иногда только незабываемой танковой стрельбы). В вечера, когда можно было подработать ещё и гардеробщиком, привинчивал к свитеру бабушкин знак «Почётному Текстильщику», и настоящие ударницы пыхтели и негодовали, получая шубы. С балкона ДК был превосходный вид на набережную Девичьего поля – самую питерскую из московских. Не было ни Петро-монстра со свитком указа о бритье бород, ни унылого стандарта платёжеспособности в окрестностях местной мэйн-стрит, которая вовсе уже не Остоженка. На память от первого в городе дома культуры остался торшер, сделанный из спасенного оттуда длинного медного брандспойта.
Очень хорошо мне в обожаемом Замоскворечье, сильно не тронутом пока (спасибо подземным секреткам); на Волхонке (улучил однажды момент взглянуть на неё из люка в куполе недостроенного ХСС), везде вокруг Покровки, вдоль и между Басманными (не знаю только, так ли сейчас прекрасно-дик Бауманский сад — нет, его уже «окультурили» — прим.ред.). Люблю идти пешком от Курского до «Ноги» (площади Ногина, ныне разделена на площадь Варварские Ворота и Славянскую площадь — прим.ред) по прямой: дворами до Покровских казарм, через Морозовский садик в Хохлы, а дальше – полдюжины упоительных вариантов до Кулишек. Успел погулять и по бывшим соляным складам, когда в подземный гараж на их месте ещё можно было попасть и полюбоваться там на какой-нибудь трофейный «опель-капитан».
Выпивать, когда практиковал, было особенно хорошо на горах у Алексеевского монастыря, под ногами «золотых мозгов» – башен Академии наук. Оттуда приятно уходить Нескучным, или по набережной до Зелёного театра, или – в другую сторону – мимо дома-лягушки (см. фото выше. крыша у него зеленая на самом деле — прим.ред) и ЦК профсоюзов. Или – под настроение – на Шаболовку через Донской, или, напротив – в сторону метромоста и не работающего больше, увы, эскалатора наверх, к Косыгина.
Уютно и незаметно присесть «махнуть» можно было и в «бериевском скверике» – на небольшом пятачке в начале Ордынки, где сейчас стоит какое-то турецкое папье-маше. Место прозвал так Виктор Ефимович Ардов, уходивший туда, сопровождая Ахматову, обсуждать очередную туповатую мерзость современных им большевиков – на воздухе и вне квартиры. Потом, уже после смерти его младшего сына Бориса Ардова, научившего меня этому убежищу, пятачок огородили, и он пропылился так ещё долго, скрываться там стало только уютнее. Однажды ранним-ранним зимним утром туда меня проводили из Болотного сквера два привидения русских борзых и растворились в переулке к колокольне. Шемякинским памятником жертвам грехов ещё не пахло, и, наверное, это просто была всего лишь первая, самая яркая и реальная «белка», так до сих пор и не понял. Надеялся как-нибудь выпить летом в беседках у остатков садов на территории Кащенки. Мечтал об этом в одном дико снежном феврале, когда работал там бригадиром дворников. Но прогуляться туда захожу, когда оказываюсь рядом. Почему-то все время зимой.
Незабываемо было просыпаться на секретной крыше над Мясницкой, очутиться однажды в дождь на лавке во дворике Морозовского особняка рядом с волшебной барышней; получить нагоняй от гебистского наблюдателя, выползая с чердака на кровлю погреться и подышать из прокуренной мастерской под крышей дома у Белорусского. Не быть свинченным нерадивыми ночными патрульными, ограничившимися лишь устным взысканием «за наскакивание на здание КГБ». Увидеть утром из окна, вместо вида из КПЗ, замшелую стенку у сада «Эрмитаж». Вешать зачем-то затемнение на окна ордынской квартиры в ночь на 19-е августа ’91-го, отнеся на Никольскую в «Эхо» кастрюлю свежесваренной картошки. Отмывать от времени треугольный почти антикварный сортир и рядом же – ванну, в которую несколько лет текла из крана вода во вскрытой пустеющей квартире в доме тётки Достоевского («дом тётки» – это Большая Ордынка, 17. Он изначально был двухэтажным, вот тётка на втором и жила. Окна Ардовской кухни, в углу каре были рядом с окнами её бывшей квартиры. Оттуда были всякие истории про тёткин призрак и прочие застольные весёлки — прим. Ивана Луцкого) . Не успеть рассмотреть внезапно исчезнувшие изразцы, отколупленные умельцами от печки расселённого и пустого какое-то время дома в Старомонетном. Успеть, наоборот, увидеть догорающий «поплавок» на канале с балкона Дома правительства. Радостно болтаться в живой до сих пор 11-комнатной коммуналке у Старого Почтамта, Глазеть из окон подчердачной редакции у почтамта нового. Весело-невесело переезжать, спасая старинные латунные ручки, от Елисеевского в дом балерин Большого театра (Брюсов пер., д.7 — прим.ред.). Мечтать, но не пожить в Подсосенском и Потаповском. Слушать удивительных историй и неизвестных песен на Ольховке. Болтать ногами и курить на Пречистенской крыше. Ходить в офисы и редакции, жившие в старинных особняках.
В едальни не захожу, их цены оскорбляют разум. Раньше любил что-нибудь улично-домашнее: было одно уютное кафе в Толмачах с внутренним двориком (там теперь сушильня), были грузины на Пятницкой и чудесные азербайджанцы на Сретенском и на Дмитровке. «Маму Зою» любил и «Пиросмани» – днём. Одно время по разным причинам ужинал ночами в «шоколадницах», всякий раз спрашивая там самбуку, её всякий раз не было. Через почти месяц упорных и однообразных запросов, она таки появилась во всей сети, не знаю, как сейчас, но тогда вдохновенно-нудная капля точила. Любимая «втыкаловка» – кафе «Аист», близ «Китайского лётчика». Ещё уважал первый из «рыбных» баров бывшего барабанщика «Миража» (Сергей Солопов открыл пивбар «Ерш» на проспекте Мира — прим.ред.). И «Булошную» в Лялином переулке. Прежние «Метелицу», «Чаёк», «Турист» и «Оладьи»; унылые пивняки на Юго-западе и первые ирландские пабы. В сезон окрошки устраивал дегустационные набеги, лучшую не нашёл, так и строгаю сам по заветам старших товарищей. Однажды прошли «маршрут смерти», выпивая, не особо задерживаясь, в каждом заведении на Арбате и в переулках, к открытию метро управились, поёживаясь. В музеи, ленивый идиот, не хожу совсем. Даже когда мама служила в Третьяковке, и то почему-то не ходил. Дети ещё немного подрастут, наверстаю, быть может.
Набережные – прежние Кадаши и Садовники. Из площадей – только Борьбы, пожалуй, – памятна она по-всякому. В тех же окрестностях очень нравятся маленький детский сквер на Новослободке и Екатерининский сад. Подворотни – на Покровке и на Чистых, между Ордынкой и Пятницкой. Почти все проходняки обзамочены и обрешечены, но очень редко случаются солнечные субботы, когда вдруг все они нараспашку. В один из таких специальных дней меня внесло во двор на Макаренко – к вольеру с павлинами и крытому подиуму с фазанами (см. фото выше). Они просто там живут, а зимой – в квартире. Книжные – блаженной памяти «19 октября» Марка Фрейдкина сотоварищи и ОГИ; из нынешних – «Гиперион» и «Ходасевич». «Молодая гвардия», как ни странно.
Церкви: любимая и самая дорогая – Взыскания Погибших в колокольне на Софийке, где крещены старшие дети; родная – Антипы на Колымажном дворе, там драгоценный отче крестил младшую дочку. Дорожу церквами Илии в Барашах, Никиты на Старой Басманной, Вознесения в Гороховом поле, Андриана и Наталии между Ярославкой и Лосём, Никольской у Третьяковки – побыть в одном воздухе с тамошними Святынями – всякий раз перетряхивает; Казанской в Узком, Иоанна Воина на Якиманке, Ирины и Екатерины на нынешней Бауманке, храмом в Тропарёво и всеми-всеми, что не закрывались при совдепии.
В Москве по-прежнему нравится её странная ко мне благосклонность. И повторяющиеся, возникающие раз за разом, спиралью, всё те же места притяжения событий и жизни. Живёшь, к примеру, на Земляном валу, потом съезжаешь, через несколько лет вдруг начинаешь где-то рядом работать, потом просто иногда гуляешь, или в гости; ещё через некоторое время – ходишь на новую службу те ми же дорогами, но по другую сторону курских путей. Или что-то важное и прекрасное происходит на Ордынке, потом уносит оттуда, в перерывах заходишь только в любимую ювелирную лавку, затем опять плотно возвращает через десяток лет. Ничего специального, такое затейливое именное московское лекало. Оно и его узоры, определённо, волшебны.
Не нравится, что это давно не мой город, я называю его эМ-ском и предпочитаю представлять, что просто приехал в некую иную местность впервые, – появляется хоть какое-то очарование. Где жить, мне, наверное, уже почти всё равно, больше привязан к месту внутри стен и более-менее приятной дороге от транспорта до этих стен. За руль здесь не сажусь лет семь-восемь и пока совсем не хочу.
P.S. В начале 2014 года Ивана Луцкого не стало… Светлая память.