Анастасия Томская о Москве Той и Этой

Мне 37. Я живу в этом городе столько, сколько живу на свете. Моя мама родилась на Арбате, в знаменитом роддоме Грауэрмана. Арбатские переулки так и остались нашим родовым гнездом. Эти ужасно глупо и стыдно — гордиться, но я горжусь. Это мой дом, и я его люблю. Я ходила этими булгаковскими тропами Булгакова, когда училась в школе, а потом узнала, что странная писательница Анастасия Вербицкая жила на моей улице. Я ходила этими белоснежно-кремовыми переулками, когда писала диплом — мой учитель жил на соседней улице, и смотрела, как бесшумный снег падает в свете оранжевых, как мандарины фонарей. Ужасно написано, я согласна — но эта картинка одна из самых красивых на свете, и я не представляю, как еще вам о ней рассказать. Я ходила тут чудесными весенними ночами, целуясь с будущим мужем — липовый дух лился сверху, с деревьев, перемешиваясь с Диззи Гиллеспи из открытых окон со старыми коричневыми рамами и кофейным духом. А еще мы исходили все Замоскворечье, бегая на концерты Алексея Айги в клуб ДОМ, и в результате в Замоскворечье результате и осели, меняя одну съемную квартиру за другой, да еще и родили дочь. 

Я — миниатюрист. Это такая странная неожиданная для России профессия: я делаю кукольные домики. Множество деталей, включая молочные пакеты, цветы на окнах, подушки, лампочки и камины. Поэтому я уверена, что самое главное — это дом. Это улица. Это город, в котором ты живешь. Тебе должно быть в нем хорошо, cozy тебе должно быть в нем. А иначе — это не жизнь, а сплошной напряг. Когда именно началось нынешнее московское переформатирование, я, честно говоря, не уследила: беременность, крошечный ребенок, и вдруг я очнулась на Пятницкой в пыли и грохоте. И не просто очнулась: я увидела себя швыряющей в рабочих из окна детские пластмассовые формочки (они не долетали, ни один рабочий не пострадал). Я даже написала письмо Шумскому — про акварельную старинную улицу, про огни, про всю эту почти никому нынче ненужную чушь. Можно, я не буду рассказывать, что он ответил?.. Сегодня ничем, кроме шока, я свои бессмысленные письма объяснить не могу.

Москва, 2016. Резкая, ранняя осень. Выходишь на улицу, а там она. Плитка. Я ее очень не люблю. Она поджимает дома снизу, сплющивает их, как клоунские ботинки. Асфальт был прекрасным фоном — то серым, то черным, но неизменно строгим, не вылезающим вперед. А эти забавные ромбики, выложенные незатейливым рисунком, никак не хотят вписаться в город. Нам говорят, что это “как в Европе” — да нет, не может быть Москва как в Европе, тут город построен по другому принципу. Мы же знаем разницу. Мы понимаем.

Транспорт. Исчез троллейбус, уютно звякающий цепочками по мостовой, рассыпающий искры с рогов. Маршрут Б, превратившийся в автобус, это “стало обручальным нам Садовое кольцо”, разомкнул свои золотые объятия и принялся уезжать в сторону Лужников, оставляя негодующих пассажиров мерзнуть на остановках. Замоскворечье лишилось двух маршрутов, соединявших его с центром: 1 и 6. Без них очень грустно, очень. Замоскворецкие жители создали петицию, но, боюсь, не поможет. Это были очень “московские” маршруты, давнишние и уютные. Кому они помешали?

Магазинчики. Те, где мы знали, как зовут продавщиц, и здоровались с ними по утрам. Нет их, рассеялись, как будто и не было. А газетные киоски на Арбате? Ну газеты-то кому помешали? Или маленькие куколки, сборники кроссвордов? А мыльные пузыри? Город неумолимо менялся, искривляясь в пространстве-времени. Исчезало то, что составляло основу московского центрового быта. Вместо этого явились искривленные столбы с искусственными цветами и птицами и избушки, в которых пряник стоит никак не меньше трехсот рублей.

Из хорошего: нам сделали парки. Например, “Музеон”, и Парк Горького. Мама у меня, например, фанат “Сокольников”. В парках, правда, довольно кисло с туалетами, но мне в этом смысле повезло: ребенок — отличный ключ. Ребенка, по счастью, пускают в туалет даже в самые фешенебельные заведения. Парки, это, конечно, большой плюс, и за них — спасибо. Но до них надо добраться! Мимо, например, городских велосипедов, безмолвно вросших в ранний в этом году снег. Чего их не убрали-то? Проверяют на выносливость? А плитка, между прочим, зимой — скользкая. Может быть, мне кажется, но с асфальтом было как-то попроще.

Знаете, я не помню, как сносили Собачью площадку — я родилась уже после. Я не помню рынок и фонтан на Арбатской площади, хоть и снится он мне порой. Но я помню, как Старый Арбат превратили в пешеходный. Мне было восемь лет. Я помню забор, перекрывший улицу. А потом открылось то, что открылось. С фонарями. На улице был мой любимый магазин “Главбумсбыт” (о, какие там были карандаши!), “Детский мир” (нелюбимый, потому что только одежда, а не игрушки), магазин украинской книги, булочная (кстати, по-мАсковски надо говорить “булоШная”), магазин “Искусство” (лучший магазин с книжками про художников ever). До реконструкции, я имею в виду. “Арбат офонарел”, — грустно шутили старожилы. Раньше на Арбате можно было прожить всю жизнь, никуда не выезжая, а с открытием пешеходной улицы, мощеной розовеньким, нитки купить стало невозможно.

Но это было возможно как-то пережить: на новом Старом Арбате хоть и исчезло то, что было раньше, но зато появилась новая жизнь. Художники в синих джинсовых костюмах, музыканты с гитарами, торговцы ходячими Винни-Пухами и жвачками. Все это было очень шумно, неорганизованно и порой бесило, но зато было по-московски, эдакая площадь недалеко от гостиницы “Лоскутная” — хошь пироги тебе мясные, хошь конфекты со сливочной начинкою. В нынешних однотипных ярмарочных избушках для меня лично нет главного. Вот этой “лоскутности”. Не смогу объяснить понятнее.

“Не нравится — вали отсюда!” — с ходу заорала на меня тетка в автобусе Б, свернувшем в Лужники. И вы знаете, да. Действительно. Пусть валит уже эта тетка. Ну потому что я тут родилась. Это мой город.
Мы просто взяли — и выучились жить в этой новой, неуютной Москве. Не сразу, не во всем. Но мы учимся. Спасибо соцсетям, как это ни странно. Соцсети — удивительная штука. Благодаря им мы обретаем новый мир. Параллельный, почти никак, кроме как топонимически, не пересекающийся с реальным.

Мы научились покупать приличный сыр у друзей знакомых знакомых — а те почти уже научились его делать, и магазин у них такой cozy. И крафтовое пиво там отличное. Мы научились заказывать прекрасные торты на праздники у знакомых других друзей, потому что покупные стали невкусные, а эти вкусные, красивые и — cozy. Кофе отлично жарят те, вот помните — подружки знакомых подружки. Но что это это я все о еде? Мы организовываем благотворительные маркеты — с миру по нитке, с гаражными распродажами, собственноручно сделанными украшениями и собственноручно сваренным хумусом, приходим и покупаем все это друг у друга, собирая деньги на старушек в доме престарелых, у которых нет памперсов, и на детей в больнице, потому что квоты закончились.

У нас больше нет удобного транспорта? Не вопрос, мы нашли удобные кроссовки и начали бегать. С детьми, правда, бегать неудобно — но дети, во-первых, растут, а во-вторых, самокаты наше все. По-моему, ни в одном городе мира нет такого количества людей на самокатах. Одежда? О, а вот вы знаете, у меня знакомый шьет… Спина болит? Слушайте, моя подруга — гениальный массажист! Пока вот только с детскими занятиями не очень, а отдавать маленького ребенка в сад, где воспитатели больше похожи на неудачливых фашистских офицеров — не хочется. Гм, друзья, никто не хочет сделать что-нибудь детское?..

У нас нет денег на ипотеку, потому что метр квадратный стоит как шесть боингов? О’кей, мы снимаем раздолбанную квартиру в центре — со старыми паркетными полами. Мы выстраиваем параллельную реальность, встраивая ее в видоизменившийся город так, чтобы все вокруг оставалось cozy. Мы ставим на подоконники лампы с красивыми абажурами, мы вешаем на окна светящиеся гирлянды и якобы “забываем” снять их летом — беззвучный привет прохожим. И вот уже друзья друзей улыбаются, проходя мимо, потому что все про всех знают, где кто живет. Большая деревня — как была, так и осталась.

Мы ходим в бары, где уютно — потому что их делали такие же как мы, и почти не сердимся, когда подвыпившая публика высыпает под окна с хохотом в три утра — потому что они все равно такие же, как мы. Это великая сила — самоидентификация. Такие же как мы. Иногда постарше, чем мы, но чем дальше, тем больше нивелируется разница: у нас отличные родители, которые умеют справляться с “киндлом”, и вот мы уже закачиваем им Франзена, а потом ревниво проверяем, кто сколько прочитал.

Мы были влюблены в этот город, когда нам было по 17, по 25 и 30. Почему мы должны предать его из-за того, что он лег под нож неудачливого пластического хирурга, понатыкавшего ярмарочных избушек и искусственных цветов? Неужели он так мало для нас значит? О нет. Мы-то знаем тайные тропы, где нет “жутких розочек”, но есть золотистые прямоугольники окон, где кремовые стены старых московских домов и таинственные своды арок.

Москва сильная. Она и не такое переживала. Переварит. Пара шрамов, конечно, останется. Но в конце концов, она не виновата в том, что ее не умели сохранить. Что не стали пользоваться противовозрастным кремо, а принялись резать, подтягивая нос ко лбу (“Ну, во-первых, красиво!” — как в том анекдоте). Просто давайте ее любить. Даже такую. Не виновата она. Ну и понемножку делать жизнь вокруг — cozy. Оно работает, честное слово, работает.

Фотографии — Настя Томская и oldmos.ru