Ольга Свитакова о своей Москве

У нас на Самотёках, как известно, всё течёт, и быстрее всего течёт время. С фотографии в одном альбоме на меня смотрит юный черноволосый папа в очках, — деда перевели в Москву из другого города, и папа пошёл в школу 188 в 3-м Самотёчном. И вот уже в другом альбоме я сама с большими белыми бантами иду в первый класс в ту же школу. В 1993 году мы стоим на линейке в школьной форме, однако во втором полугодии все пeрежитки отменяют, ведь кому какое дело до крахмальных воротничков в вольные 90-е.

Сразу возле школы — остановка трамвая № 50, который возит нас к родне на Сущёвскую. Трамвай дарит мне загадочное слово «полтинник». Именно так его называют все вокруг. Бабушка заходит в «полтинник» чинно, в вразвалочку, я же, понятное дело, запрыгиваю, обгоняя её. Я спешу — надо первый делом занять правильное сиденье. А правильное — это, конечно, красное. Или кто-то любил на серых сидеть?! Переулок Достоевского — Площадь Борьбы — МИИТ — и вдруг Палиха. Второе таинственное слово. Что это такое, кто придумал? Не имя, не институт, не станция метро… Но трамвай едет, звенит дальше, ковыляет по старым рельсам. Ну и ладно что Палиха, главное, что сижу я на красном сиденьe.

Другой важный транспорт — троллейбус. На улице холодно меня, четырёхлетнего карапуза, закутывают в шубу, заворачивают шарфом, опускают в мягкие валеночки. Мы с папой идём кататься на троллейбусе. На самом любимом и милом на свете троллейбусе, потому что имя ему „букашечка“, или же „Бэшка“. Папа всегда выбирает переднее сиденье, справа от водителя, чтобы нам было хорошо видно через лобовое стекло. Сидишь на мягкой тёмно-коричневой коже, ковыряешь пальчиком морозные узоры на окне, изо рта идёт пар, а перед тобой расстилается, как степь, как река, многополосное Садовое кольцо. Ох, как любила я это название, как мне нравилось что оно без начала и конца, что его можно проехать целиком, ни разу не выходя из троллейбуса! То тут, то там поднимаются серые туманные струйки выхлопных газов, как будто на сцену дозировано, но со всех сторон пускают дым, который даже имеет свою театральную подсветку — жёлтые и красные фары. А папа комментирует этот спектакль, открывает мне Москву.

Зимних картин Москва рисует предостаточно. А зимой самое светлое и важное — Новый год. Мне лет семь, к нам приехали друзья родителей, чтобы встречать тот самый Новый год вместе. Весь вечер стол ломится, пахнет майонезом и мандаринами, взрослые самозабвенно отплясывают под хиты поп-музыки, дети не отстают, у всех лица красные, разгорячённые, смех, гам, шум. Около 23:30 мы берём хлопушки, бенгальские огни и шампанское и выходим на мороз. Лица отдыхают от жара батарей и от лихих танцев, компания весело переговаривается и держит путь к Театру кукол на том же Садовом. На фасаде театра висят музыкальные куранты со зверушками. В полдень и полночь открываются разом все окошки и перед зрителем предстают все персонажи. Мы ждём, разумеется, полночи. С неба падают крупные ватные снежинки. Мимо иногда проезжают автомобили, которые сигналят нам, а мы машем в ответ. На Садовом кольце лежит снег. Все смотрят на часы и за пару секунд до Нового года начинают обратный отсчет и зажигают искрящиеся огни. Пробка улетает куда-то в зимнее небо, мы обнимаемся и целуемся. Ура! С новым счастьем! Бежим провожать гостей на последнее метро. Так мы делаем несколько лет подряд.

А вот уже ветер колет щёки не так приятно, как в волшебную новогоднюю ночь, шарф кусает шею, шапка сползает на глаз, а из носа предательски течёт: кто сказал, что покорение ледяных горок — лёгкое дело. По правую руку от меня по отвесной стене ползёт вверх моя соседка с 9-го этажа Лена. Наши цели ясны, наши руки крепки, наши ледянки жмутся к подмышкам. И вот из небесной круговерти бледного зимнего полдня пробивается солнечный луч, дабы осветить нашу победу.

Конечно, горка в Делегатском парке в моём детстве не была такой крутой, лёд не был столь скользким, хотя синяки твердили об обратном. Но я и сама уже не знаю, что было, а чего не было. Было ли, не было… родной город как сказка, как пережитая быль и ещё более реальная небыль. Такой для меня всегда остаётся Москва

Не могу сказать, какой именно образ возникает в голове при слове „Москва“, какое время года, какое место. Обрушивается всё и сразу, как будто набрал полный рот спелой земляники в июньском лесу.

Вот жаром пышет в лицо тамбур станции Менделеевская. Одной рукой я придерживаю тяжело хлопающую дверь для женщины, идущей за мной, а другой сжимаю слойку с вишней, которую купила в переходе. Начинка горячая, нужно дуть, прежде чем откусить. Еду из лицея домой. Выхожу на Цветном и сворачиваю в сторону эстакады на Садовом. У метро торгуют цветами, книгами, носками — да чем там только не торгуют. Идёт снег. Непременно снег, — мне его так не хватает. Под ногами снег превращается в месиво, в вездесущую московскую слякоть. Но это только где посыпали. Отходишь немного, юркаешь в подворотню, а там бело и скрипит под ногами. Дома мамин суп и чая с шоколадкой. Под ногами скрипит быстрее.

Зима. В субботу в читальном зале «Исторички» сложно найти свободное место. Зелёные лампы бросают свет на пожелтевшие страницы монографий. Студенты ходят туда-сюда: заказать книгу, сдать, в курилку, за пирожками в столовую. Ноуты ещё не завелись, большинство пишут от руки в тетрадь. На многих толстые свитера с горлом. Старосадский переулок за окном тих и блаженен под белым одеялом. Никуда не надо спешить, хорошо.

В марте свершается перелом. Как-то не сразу его замечаешь. Но вот я иду куда-то и слышу подспудный гул, как будто ледник ползёт, трещит, тянется к морю. Вдруг понимаю, что снег отступает. Весь город подтаивает, откуда-то снизу прорываются нерешительные ручейки, с каждым метром набирая силу. Небо давит, сидит на плечах. Дома, как продрогшие школьники за гаражами, поджимают пальцы безнадёжно промокших ног, но не могут просохнуть. Все ждут солнца. После череды зябких, продрогших недель оно приходит, и Москва благодарно расслабляется, — эх, будь что будет, весна!

Весной рябят лучи в несмелой листве, рябят белые лица фланирующих по узким тротуарам прохожих. Москвичи окрыляются и парят над мостовой. Легко обходят они в толпе тех, кто разомлел на весеннем солнцепёке, легко перепрыгивают через запруды с исчезающим и уже забытым ледком, легко преодолевают широкий, как гоголевский Днепр, переход через Садовое кольцо.  А я бегу из Исторички в Библио-Глобус на Лубянке. Душа просит пищи, а то не всё ж только гречку в столовке уплетать. Моя любимая пища стоит на стенде «Азбуки-Классики». Студентка Оля накопила, и теперь в моём рюкзаке звонит колокол, и мне предстоит узнать по ком.

С книгой в руке и держась за холодный поручень, я въезжаю в лето. Оно везёт меня по маршруту Лубянка — Охотный ряд — Библиотека им. Ленина — Кропоткинская — Парк Культуры — Фрунзенская — Спортивная — Воробьёвы горы — Университет — сессия. В сессию всегда жарко и дожди, — как в бане. Парят пары, как говорится. Парят экзамены. Даже путь от метро к 1-му ГУМу МГУ даётся с трудом. Московское лето потное, липкое, как растаявшее мороженое, выматывающее и бесконечное. Дарящее длинные дни и оранжево-сиреневые вечера, когда можно ходить-бродить с Чистых на Хохловку, потом куда-то за Яузу, кататься в Коломенское и смотреть на слепящую белизну сахарной башенки, теряться в яблоневых садах, теряться в догадках, за что же нам достался такой прекрасный город, такой многоликий и целостный, такой щедрый и столь же порой враждебный. Вечер долог, долгой будет и ночь.

Ночью москвичи не видят неба. Вместо него над городом раскинут большой розовый шатёр бесчисленных вывесок, билбордов, фонарей и окон. Если б мы могли видеть звёзды, то безошибочно знали бы, когда лето уступает место новому времени года. Метель августа, как пел Шевчук, заметает наши босоножки на антресоли, закутывает плечи в толстовки, освежает прохладным поцелуем в щёки. Одинокие шаги шуршат по Покровке, гуляют по переулкам Арбата, кружат вокруг Пушкина на Тверской. В Москву пришла осень.

День знаний, новый учебный год, очереди за учебниками в библиотеке, огромные гладиолусы и банты, скромные астры — осень оказывается столь же пестра, как и весна и лето. Краски, правда, другие, да и дождь зарядил. Яркий контраст — зелёная трава, чёрные стволы, золотая и багряная листва, — сменяется бурым и серым. В парках становится тише. В солнечные дни воздуха будто и нет вовсе — настоько он прозрачен. Кажется, что он того же голубого цвета, что и неожиданно очистившееся небо.

Осенью мы ездили к классному на дачу. Не помню, как так вышло, — у нас, вообще-то, был не очень дружный класс. Но вот мы едем в электричке, а за окном мелькает цветное, проносятся осиротевшие после лета дачные домики. В вагон заходит лихой баянист в тельняшке и заводит Катюшу. Все подпевают. Уютно, тепло, родно. В термосе плескается чай с сахаром. Впереди долгая зима, но нам, москвичам, не привыкать.

Черно-белое фото — из семейного архива Ольги, остальные — pastvu.com