Стас Гайворонский «Наш Городок»
Очень легко не написать ничего о том, что для вас являлось всем. Наша культура вещей и предметов закончится не взрывом и не какой-то другой катастрофой. Просто придёт бригада гастарбайтеров под предводительством полной крашеной блондинки. Они засунут всё, что вы любите, в бледно-зелёные мешки и увезут на слом. А сверху для верности пройдутся слоем жирной серой краски. В Городок сложно было отпроситься — нужно было переходить дорогу. По ту сторону сразу начинался парк Лосиный остров. А по дороге гоняли четвёрки, пятёрки, шестёрки, семёрки и новые москвичи. А иногда и мерседес с открученной эмблемой.
Что такое был этот Городок. Три башни из красного кирпича с крышей, покрытой листами железа. Большая башня в три этажа кончалась длинной горкой из отполированных детскими попами досок. Три башни соединялись мостами друг с другом и несколькими башнями с бойницами, с другой стороны. В центре площадки стояла большая карусель. Подальше был похожий на иероглиф лабиринт. Никогда никто в этом лабиринте не ходил. Ну разве что только вОда, когда мы играли в Сковороду. ВОда ходил по лабиринту размахивая руками и подглядывая сквозь ресницы, а мы скакали по стенам. Это был лабиринт людоеда, рядом стояла его скульптура. Крепыш с зубом и покатой спиной, с ножом в кулаке. Потом долгие годы от его физиономии отщепляли деревянные лучины. Ах, да, почему людоед! Да потому что это был Городок Гудвина, построенный в честь сказки Волкова. Говорят, Волков переведя том сказки Баума, так увлёкся, что сочинил ещё пять частей. И кажется, до сих пор где-то кто-то что-то сочиняет. Сказки стали выпускать миллионными тиражами: появился похожий на Высоцкого Урфин Джюс, дуболомы, бастинды, робот Тилли Вилли, обезьяны, космонавты, к Элли присоединился одноногий матрос, потом мальчик, потом она стала Энни. Если бы Волков не остановился, то досочинялся бы до Громозеки.
Вокруг карусели стояли деревянные скульптуры и Элли, и Тотошки, и Льва, и Страшилы. Мы обнимали их и лазали по ним, а подростки-старшеклассники, самые крутые из них носили школьные синие пиджаки с оторванными рукавами, эти скульптуры жгли, тренировали на них удары карате, выкручивали из бетона и рубили. Первым уничтожили Дина Гиора – длинобородого солдата и денди. Затем сдались и пали в неравной борьбе с пубертатом Страшила, Элли и Тотошка. До середины нулевых годов простояли Лев без головы и тот самый людоед с выдолбленным лицом. Быть похожим на разбитый пень – вот гарантия относительно долгой жизни.
Мама говорила, что на белой арке при входе на площадку изначально висел колокол. Но в него били по утрам и не давали спать жителям бело-голубого комсомольского дома. И колокол сняли. На самой высокой башне развевался металлический флаг с прожжённой подписью-автографом УФА-1983.
Дорогу самому нельзя было переходить (а также нельзя было подбирать предметы, говорить с незнакомцами и есть их сладости, несясь сквозь лес на их машине). Легальный путь попасть в городок был один. Мы ходили гулять с друзьями в компании мам. И недалеко от городка просили нас отпустить и отпущенные бежали в городок через лиственный лес.
Когда мы в первый раз прибежали в Городок, полы первого этажа в башнях уже были проломлены и пахло мочой, перемешанной с песком. Иногда в укромном сыром углу можно было натолкнуться на унылую кучу. Но какое же удовольствие было играть там в любые игры. Самая любимая утеряла название. Водящий залезал на самый верх башни с четырьмя окнами, выходом на горку и лазом в полу. Все остальные игроки должны были любым образом долезть до вОды и осалить его, но если вОда видел игрока, то стрелял в него пальцем, и игрок возвращался на начало к карусели. С четырёх углов башни кирпичи уложили только на половину. Смелые дети залезали по этим кирпичным выступам на самый десятиметровый верх.
Тут стало тесно от детей. Пролезем выше. Выше балок, но ниже стропил. То ли уфимец в 1983 году специально делал в кирпичах выступы, но лет с десяти организм дорос до того, чтоб вскарабкаться под самую крышу из листового железа. От стропил и балок по углам спускались тонкие железные прутья-струны – забраться по ним было невозможно, дёргать их было трудно. Гигантские струны тихо и таинственно стояли по углам без дела.
Никто бы не поверил, если б я сказал, что в четырнадцать лет, в перерыве между свиданиями (правда, между первым и последним) я сидел в средней башне и слушал кассету Мумий-Тролля «Морская». У каждой башни была своя особенность – средняя была без пола по всей высоте. То есть упади я – пришлось бы приземляться с пяти метров в песок с мочой и окурками. Самая высокая башня с горкой тоже иногда лишалась пола. Она умещала в крыше меня и моих друзей. У одного из них папа был «новый русский», поэтому этот мой друг носил с собой трубку от радиотелефона и, уверял, что если что, то по трубке он моментально вызовет братву! Я придумал более миролюбивое занятие. Я набирал случайный номер, представлялся журналистом Панюшкиным и агитировал население против постройки памятника Петру. Это был первый проигрыш в череде дальнейших проигрышей. Шёл 1997 год. Малая башня подходила для дружеских или любовных свиданий. Для красоты там даже выломали лист металла и можно было обозревать простые окрестности. Однажды такое целомудренное свидание в башне под дождём переросло в создание семьи автора этих строк.
Дети повзрослее, вдохновлённые фильмом Конан-варвар, показанному по кабельному каналу, подлезали к основанию карусели и так раскручивали её, что башни, скульптуры, бело-голубой дом бешено мелькали и смешивались, как во время урагана в Техасе. Около городка стояли гаражи-ракушки и начинался лес. Он конечно был довольно загажен собаководами и окрестным населением, упавшие деревья никто не убирал, и мы часто на них сидели. Там в двенадцать лет меня научила курить девица-подросток по имени Венера: «Затянись и скажи «Аптека». В четырнадцать лет я прятал среди гаражей пачку сигарет.
В год постройки Городка был открыт парк Лосиный остров. Везде поставили основательные скамейки с вырезанными надписями «Лосиный остров» на спинках. Вскоре началась перестройка. Сознательные граждане упивались издательской программой. Напечатали всё. Те, кто прочёл Солженицына и «Огонёк», просто лежали ошарашенные, отвернувшись к стене. Те, кто прочёл про альтернативное оздоровление – бегали по парку трусцой или обнимались с деревьями. Недалеко от Городка на поляне между двумя деревьями повесили металлический турник для подтягиваний. Самые продвинутые и несчастные варили винт прямо на скамейке (уже с обломанной спинкой) распространяя вокруг химический запах яблок. Мы же в кустах только-лишь курили сигареты «Море» и читали сказки Гофмана, изданные, как бы странно это не звучало, издательством «Правда».
Потом у нас завелась собака и наступила школьная осень и зима. Мы ходили в школу мимо Городка, он слился с пейзажем. Зимой после школы бегали на лыжах. Вернее, бежал я, а дедушка трусил сзади, охраняя меня от лосиноостровского маньяка. Перед прогулкой он смотрел на термометр и по температуре выбирал нужную мазь для лыж. Потом мне купили пластиковые лыжи. Дедушкина лыжная мазь стала винтажом. Дедушка умер. И собака умерла. Урфин Джюс просыпал оживляющий порошок на всякую дрянь. Наша школьная форма скукожилась и её отменили. Мы быстро росли и в один прекрасный день проходя через площадку удивились, зачем на трёхметровую высоту к стволам деревьев приделана ржавая палка.
Мы выросли и перестали вмещаться в арки и проходы, стропила давили на плечи. И сперва с башен Городка посбивали опасные кирпичи, потом покрасили в идиотский фиолетовый цвет (который как бы подразумевал изумрудный), потом его снесли и поставили на его месте казённое пластиковое корыто – пиратский корабль.
Иногда я чувствую под ногами скольжение горки из отполированной доски. Иногда я вспоминаю запах песка и мочи. Или вкус первых сигарет. Или Венеру. И шрифт издательства «Правда», который я узнаю с закрытыми глазами. Или короткие шорты девочки, прыгающей по лабиринту. Всё что осталось от Городка — это мутная фотография из девяностых годов, проявленная на простреленной коленке.
Текст — предприниматель и писатель Стас Гайворонский, фотографии из архива Стаса, 2 последние с сайта oldmos.ru